Нет, не так. Все боятся.
Я помню, в какой ужас меня вгонял мамин крик. У меня в животе что-то обрывалось, падало вниз и никак не могло упасть, а затылок словно ошпаривало кипятком.
Я была уверена, что мама меня любит, что она во мне души не чает, что… И тем страшнее было, когда она на меня кричала. Нет, я все понимала, я была на редкость сообразительным и занудным ребенком – я понимала и про усталость, и про все остальное. Я просто не понимала, зачем так громко и так страшно.
Иногда я кричу на детей. Редко. Объективно редко. Пользуясь вежливыми формулировками, но все равно повышаю голос.
И извинения потом начинаю со слов «я была неправа». Я объясняю, почему кричала, и повторяю, что я не имела права этого делать, и даже не прошу меня понять, а говорю, что мне больно и стыдно, и что я постараюсь следить за тем, насколько громко я говорю, и…
Я не говорю «вы меня довели».
Я не говорю, что меня надо простить.
Я не оправдываюсь.
Я пытаюсь объяснить детям, что крик – не-норма, что мне самой от крика плохо, что мне жаль, что я их испугала, и что если я еще раз так сделаю, то пожалуйста – дети, пожалуйста – остановите меня, скажите мне, что я кричу и что вам уже страшно.
И они говорят. Слава богу, они говорят. Мама, говорят они, не кричи, это неприятно.
Это отрезвляет мгновенно.
Сын недавно сказал: «Знаешь, мама, я уверен, что ты меня любишь, даже когда сердишься. Я совсем не боюсь».
Черт, как мне было больно, когда мама кричала. Ее лицо становилось некрасивым, она была жестка и жестока, но хуже всего было не это. Хуже всего было пульсирующее ощущение в ушах на каждой громко выкрикнутой гласной, особенно ударной. Мне казалось, что в моей голове катается железный шарик, и я почему-то не затыкала уши, а просто терпела и иногда плакала, потому что все мои силы уходили на то, чтобы эта пульсация в ушах не взорвала мою голову.
Был период, когда я повышала голос намного чаще, чем сейчас. Теперь я кричу очень редко. Я кричу: «Услышь меня, пожалуйста», и потом выдвигаю требования.
Я не хочу, чтобы у моих детей было ощущение катающегося в голове шарика.
Я могу защитить их от кого угодно. Могу ли я защитить их от меня же?
Мне часто снится, что мама на меня кричит. Мы все реже с ней общаемся, я не переношу крик, особенно по телефону. И во сне мне всегда не удается разжать губы и сказать – так со мной нельзя.
Я не кричу на посторонних людей, на незнакомых, на старших, мне не позволяют моральные рамки и этикет (мы не берем патовые ситуации и вопль «помогите, насилуют»). Почему я могу кричать на детей? Я не могу. Потому что на меня кричали. Кричали, чтобы убедить. Наказать. Я не знаю, что еще. Мне казалось, что цель была другая – сделать мне плохо.
Я слушалась не потому, что мама была убедительна. Я просто не могла выносить этот звук, и я была согласна на что угодно лишь бы на меня не кричали. Крик научил меня говорить «да, мама». Да, мне нравится Влад Сташевский. Да, с родителями спорить нехорошо. Да, я верю в Бога. Да, только не кричи, пожалуйста, пожалуйста.
Когда мне диагностировали доброкачественный синдром роландической эпилепсии, маму прижало. После приступов дергающегося лица среди ночи, вынужденного академического отпуска в музыкальной школе, освобождения от физических нагрузок она решила минимизировать стресс. Но ей было стыдно за мой диагноз, я это помню. Я не эпилептик, я нормальная. Нормальная. Приступы прекратились, я «переросла», в медкарте есть возмущающая маму запись «диагноз снят по настоянию матери», а крик… Крик вернулся. Крик, срывающийся на визг.
Бегать мне было нельзя. Скакать нельзя. Светомузыку нельзя. Орать на меня было можно.
Крик я не переношу.
«Мамочка, не кричи на меня», – спокойно говорит мой сын, и я затыкаюсь на полуслове. Он не боится это произнести. Видимо, я не успела превратить повышение голоса в свое личное оружие против моих собственных детей.
Просто я сегодня видела сжавшегося в комок мальчика лет восьми, которого мама распекала на всю улицу. Громко, невнятно. Он втягивал голову поглубже в капюшон и что-то бормотал, а мама его не слышала из-за своего крика. Я услышала. Я проходила мимо, обходила лужу как раз за ним. Он бормотал: «Мама, пожалуйста, не кричи, не кричи, ну пожалуйста, мама, не кричи»…
И так по кругу.
И мне стало страшно.